Fra samlingen
”Noget rigtig tosset”. København, 1964.
Из сборника “Нечто
весьма взбалмошное”. Копенгаген, 1964.
Niels Nielsen
”Manden der ikke kunne spille”
Нильс Нильсен
“Никудышный музыкант”
“Танцуй,
качайся,
Страна
счастья твоя…”
Серебряные мембраны
куплетных роботов услаждали слух танцующих заключительными фразами очередной
песенки. Толпа, одетая в пёстрые пластиковые костюмы самых весёлых тонов,
медленно кружила по залу. Тысячи пар глаз отсутствующе смотрели в сизый от
табачного дыма воздух. Тысячи застывших лиц выражали бездумье высшей марки.
На секунду
воцарилась пауза – ровно столько, сколько нужно, чтобы приятным контрастом
родилась смутная тревога, перед тем, как польются сладкие, бархатистые звуки
автоматических вибратуб. И вот они вступили в сопровождении сервоуправляемых
голосов, чей печальный напев ровно сорок пять секунд превращал мир в
исполненный несказанно интересной грусти райский уголок.
Как только
вибратубы смолкли, на просторную сцену телевизионного эстрадного театра этаким весёлым
кроликом выскочил разбитной конферансье.
– Дамы и господа!
– воскликнул он весёлым голосом, будто взятым из устава Службы полного
довольства (СПД). – А теперь я с огромным удовольствием представляю вам нашу
сенсацию, нечто совершенно необычайное – последнего в мире настоящего живого скрипача-виртуоза!
И он раскинул
руки в стороны, как бы делясь со всеми своим радостным удивлением. Большой
восторг-автомат, замыкавший строй хромированных инструментов-роботов,
немедленно исполнил ликующий туш. Конферансье продолжал с видом заговорщика:
– Это
единственное в своём роде выступление оказалось возможным исключительно
благодаря специальному разрешению нашей превосходной Службы ПД. Слава богу, вот
уже полтораста лет, с 1991 года, все разновидности так называемого подлинного
искусства запрещены в соответствии с законом, который устранил всё, что может
разбудить мысль и вырвать человека из его естественного счастливого, бездумного
состояния!
Публика заметно
оживилась. Это в самом деле интересно. Подумать только! Увидеть живьём одного
из этих пресловутых музыкантов прошлого! Пожалуй, это почище даже, чем марафон
смеха или танцевальный конкурс морских львов!
– Разумеется,
все произведения так называемых композиторов – Моцарта, Бетховена и прочих, –
давно сожжены. Никто из ныне живущих никогда не слышал этих сонат, симфоний,
концертов, этих … опусов.
И он скроил
потешную гримасу. Публика разразилась хохотом. До чего же эти старинные слова
смешные! “Фонарщик”, “поэзия”, “мамелюк”… Теперь вот это – “опус”! Господи, что
за люди жили тогда – неряшливые, работящие, мыслящие, примитивные. “Опусы” –
ха-ха-ха!
Конферансье
широко улыбнулся и потёр залысины. Публика реагирует так, как надо! Служба ПД
опасалась, что зрители будут сбиты с толку. Чего доброго, воспримут этот
шутовской номер всерьёз, а не как забавный образчик “тренибреней” двадцатого
века!
– Но дело в том,
что сюрприз сегодняшнего вечера, наш почтенный Бюффон, принадлежит к старинному
роду музыкантов! – с профессиональной весёлостью воскликнул конферансье. – Для
этих Бюффонов всегда самым главным в жизни были опусы. Когда Служба ПД очистила
землю от нудной живой музыки, эти чудаки стали передавать по памяти опусы из
поколения в поколение. Прятались где-нибудь на чердаке или в лачугах в глуши,
далеко от городов. И вот недавно один из них – насколько известно, самый
последний – предложил выступить здесь, в программе телевизионного
развлекательного концерта. Дескать, люди привыкли к музыке роботов, так можно
хотя бы один раз услышать живую музыку?! Каково?
Холёная рука
конферансье нежно взялась за микрофон. Он чуть усмехнулся и закончил:
– Итак, дамы и
господа! Нам, беднягам, представляется последний шанс спастись от тирании
вибратуб, сервоголосов, восторг-автоматов и синтетических соловьёв! Вольфганг
Бюффон!
Под ураганный
хохот, свист, гиканье и аплодисменты на сцену вышел последний скрипач-виртуоз.
Один вид его чего стоил! Упитанные, превосходно одетые, изысканно бездумные
зрители жадно рассматривали худого человека с седой гривой и узким нервным
лицом. Тёмные глаза музыканта казались незрячими, словно его взгляд был
устремлён в давно погибший мир гармонии, созвучий и могучих образов.
Вот он робко
посмотрел на огромный зал – множество колонн из пластика под мрамор,
холодильники с настоящим французским синтетическим шампанским, россыпь конфетти
и потешные бумажные шляпы… Потом неуклюже поклонился и поднёс к подбородку
матово-чёрную скрипку из какого-то неизвестного дерева. Шеренга сверкающих
электронных инструментов за его спиной недобро загудела и замигала красными
сигнальными лампочками, словно угадывая в нём врага. Скрипач вздрогнул, но
затем решительно приложил к струнам смычок. Прозвучала пробная нота. И тотчас
лицо музыканта преобразилось, его осветил восторг, который был непонятен
зрителям, даже слегка испугал их… Но артист уже забыл о публике.
– Скрипичный
концерт Бетховена! – пролепетал в микрофон конферансье и как-то искусственно
улыбнулся.
Публика послушно
улыбнулась в ответ, хотя с явным беспокойством глядела на одинокого музыканта,
стоящего перед плотным строем роботов. Работники Службы ПД насторожились,
однако причин для вмешательства пока не было. Это же комический номер, и
сегодня, в субботний вечер, все сидят перед телевизорами, ожидая развлечения.
Вольфганг Бюффон
начал играть. В его струнах звучал рассвет, и утренняя роса, и шелест листвы
древнего дуба; они пели про могучий морской простор и сумеречную тишину леса,
про вечное беспокойство, снедающее душу человека. Мелодия плыла над публикой на
крыльях тонкой красоты и прозрачной гармонии. Ожил гений замечательного
композитора, но скрипка пела также об одинокой жизни музыканта, о долгой борьбе
его рода за то, чтобы в медовом мире узаконенного бездумья сохранить хотя бы
частицу великих творений. Скрипач пытался проникнуть в эти изнеженные души,
поведать им о чём-то новом. Наверно, это последняя возможность, и ему стоило
таких трудов пробиться к микрофону…
Мощные
передатчики СПД разнесли призыв его скрипки в самые отдалённые уголки земного
шара. Десять миллиардов человек – на Гавайских островах, в Чили, в Греции –
везде слушали его, и странная тоска охватывала их душу, тоска по чему-то
неведомому, забытому.
Постепенно
красивые, гладкие лица людей, сидевших за столиками в зале, исказило
негодование. Дамы зябко ёжились. Мужчины сурово переглядывались. Как это
противно – задумываться… Конферансье обливался потом. Неужели промах? Вон как
подозрительно на него поглядывают работники Службы ПД… Ещё немного, и публика
начнёт думать! Какой скандал! Ведь вот они, метровыми золотыми буквами на
голубом заднике сцены лозунги СПД: “ВЕСЕЛЬЕ! ПОТЕХА! БЕСПЕЧНОСТЬ!” Только
мыслящие люди причиняют хлопоты властям, пустые и бездумные – никогда!
А скрипка на
эстраде продолжала петь. Над ней, под прицелом телевизионных камер, склонилось
худое, озарённое внутренним светом лицо. И во всём мире замолкали
восторг-автоматы и синтетические соловьи, из бесчисленных телевизоров и
радиоклипсов звучала незнакомая трепетная мелодия.
Одну долгую и
страшную минуту СПД стояла на грани краха. Десять миллиардов людей молча
слушали – в автомашинах, в бараках, в серийных домах из стекловолокна, в
туристских отелях Антарктиды.
Вызванный
четырьмя звенящими струнами Вольфганга, из мглистого прошлого явился дух
глухого повелителя звуков; и казалось, над розовым весельем 2141 года занялся
ясный, росистый рассвет. Десять миллиардов смутно ощутили, какой мир погиб,
когда утвердился механизированный рай, мир, в котором ещё умели плакать и
смеяться, любить и отчаиваться. Тогда ещё рождались на свет гении и даровали
людям невиданные краски, мысли, мелодии. Подумать только – каждый день тогда
нёс с собой премены!
Какая же сила
была заложена в тех днях, если и теперь, много столетий спустя, в век
механизированного довольства, их голос звучит со струн хрупкого инструмента в
руках какого-то замухрышки, повелевая онемевшему человеческому сердцу:
“Проснись! Смотри: весь мир, до самых далёких галактик – твоё достояние! Не
позволяй удобства ради услужливым машинам превращать тебя в безвольного раба!
Твоя вера ещё способна сокрушать горы, твои мысли – лететь быстрее света!”
Вот что говорила
скрипка Вольфганга Бюффона, последнего музыканта, жертвам комфортабельной
тирании машин в этот странный вечер 2141 года. И так проникновенно звучал зов
минувшего, что грядущее всколыхнулось, и тысячи смутных слов родились в душе
его обитателей – слов, которых никто не знал, не смел произнести, таких новых и
смелых слов!..
Минуту люди
слушали, молчали и думали.
А затем они
рассмеялись. Как они смеялись. Они наградили свистом и гиканьем этого
возомнившего о себе шута. Они корчились от смеха, они держались за животы и
радостно замечали, что могучий всесветный хохот заглушает робкий шёпот сердца.
Вольфганг
растерянно опустил скрипку и вернулся из своей прекрасной, озарённой утренним
солнцем страны. Облегчённо вытерая слёзы (он так смеялся!), конферансье юркнул
к микрофону. Работники Службы ПД одобрительно кивали: поучительный пример,
превосходная пропаганда!
– После этого
забавного, очень забавного образчика так называемой духовной жизни прошлого
прослушайте в исполнении нашего механического оркестра лучшую песню года:
“Милая, скажи умба-ум!”
Электронные
инструменты извергли мощный ликующий аккорд, синтетические соловьи принялись
щебетать о неоновом лунном свете, от Сан-Франциско до Йокогамы разнёсся
серебристый голос металлического робота-куплетиста:
“МИЛАЯ, СКАЖИ
УМБА-УМ!”
Вольфганг сидел в
грязной комнатушке на самом верху восьмидесятиэтажного небоскрёба из
ядовито-зелёного пластика. Его пустили сюда пожить временно. А вместо платы он
должен был каждый день играть старинную детскую песенку “Тинге-линге-латер”
хозяину дома, этакому огромному розовому младенцу, которому его пиликанье
доставляло великое удовольствие.
На сундуке,
заменявшем стол, стоял стакан и початая бутылка синтетического джина. Музыкант
то и дело прикладывался к бутылке. Матово-чёрная скрипка, которую его род
бережно хранил, валялась в углу. Он встал и, наполовину одурманенный, заходил
по комнате. Провал! Полный провал, Служба ПД даже не стала его арестовывать после
концерта! А он так надеялся на своё выступление. Так верил, что гениальная
музыка мастера развеет этот розовый механический кошмар и бедняги увидят
истину, поймут, что превратились в дурачков, но они вовсе не рождены быть
дурачками! А они засмеялись, они хохотали, когда с его струн срывались
замечательные звуки!
Он застонал. В
огромном доме из тысяч динамиков вырывались трели и гул музыкальных автоматов.
Словно издевательский хор пронизывал стены и потолки. Он схватил бутылку и
сделал большой глоток. Всё напрасно! Из поколения в поколение Бюффоны
переносили всяческие беды, лишь бы сохранить хоть что-то от магической силы
музыки. Чёрная скрипка была символом их надежд. Её создал в семнадцатом веке
итальянский мастер Тони Кремуни. Только одна скрипка такого вида вышла из его
рук, и предание говорило, будто он играл на ней странные неслышимые мелодии
чудовищной мощи, которые разрушали стены и обращали в пыль стальные решётки.
“Магия и
чертовщина!” – объявили власти. И повелели сжечь его на костре за колдовство.
Но незадолго перед казнью мастер сумел передать скрипку своему другу, первому
из Бюффонов, вместе с предсказанием, что однажды, когда человечество постигнет
великая беда, этот инструмент своими чудотворными звуками спасёт души людей,
если только они смогут один час молча слушать его.
Какой вздор!
Вольфганг дернул себя за волосы. Сегодня вечером настал этот миг. И они
слушали, слушали молча. Но они оказались слишком слабы и испугались тишины, в
которой было их спасение. Они захохотали. И тотчас громогласные роботы вновь
подчинили их себе.
Он, последний в
роду Бюффонов, подвёл, не смог использовать возможность, когда она
представилась. А теперь… Что ж, теперь ему остаётся только стать таким же
полным довольства пенсионером, как и все, и будут его лелеять, холить и нежить
разбитные роботы-няньки!
В отчаянии он
схватил скрипку, чтобы разбить её об пол, но передумал. Вместо этого он взял
смычок и ударил им по струнам. И старая скрипка закричала. Диссонансы один
другого сильнее резали слух, пока не перешли в неслышимые сверхзвуковые
колебания. А скрипач, тяжело дыша и дрожа всем телом, продолжал играть. В душе
его рождались неукротимые вихревые мелодии. Никогда ещё он так не играл. Из
мрака отчаяния, будто языки пламени, рвались умопомрачительные, неслышимые
симфонии.
Внезапно какая-то
яростная сверхзвуковая вибрация коснулась стакана, стоявшего на сундуке. И тот
распался на множество остроконечных стеклянных бусинок. Поражённый Бюффон
опустил скрипку. Странная мысль возникла в его одурманенном мозгу. Уж не в этом
ли заключалась тайная магия итальянца? Может быть, он сделал такую скрипку, из
деки которой можно извлечь наделённый сокрушительной силой ультразвук? Может
быть, есть особые приёмы, которые позволяют при помощи колебаний разрушать материальные
частицы, даже нейтрализовывать внутриатомные электрические связи? Уж не за это
ли Кремуни сгорел на костре?
Неужели он напал
на секрет, который может оказаться сильнее способности СПД убаюкивать
человеческий дух? Сумеет ли он подобрать в царстве сверхзвука мелодии, которые
разобьют наголову армию музыкальных роботов, заставят умолкнуть эти неживые,
блеющие голоса, убаюкивающие всякую мысль?
Какая
соблазнительная мечта!
Посеять тишину в
этих хромированных городах, в домах гулких, как пустые раковины! Всего на один
час, чтобы жители этих домов услышали в своей душе могучий глас, услышали как
призыв в предрассветной тиши! Уж не это ли предсказал Тони Кремуни, прежде чем
его начали терзать огнём и железом?..
Прижимая к груди
чёрную скрипку, Вольфганг тайком покинул большой город, где во всех домах,
машинах и клипсах, словно пирующие гиены, завывали музыкальные роботы. Он ушёл
в глушь, в густые леса и пустынные горы, откуда последние люди давно бежали из
страха перед строгим безмолвием природы.
Здесь в полном одиночестве он играл с утра до
вечера, пока онемевшие пальцы не роняли смычок. Он уловил космические ноты –
музыку планет, летящих в мировом пространстве. Он подобрал манящие трели,
которые знал крысолов из Гамельна, и звери выходили из лесных дебрей послушать
его. Волки выли кругом в лунные ночи, орлы падали с неба, рассекая свистящий
ветер широкими крыльями. Он подобрал мелодии, которые неслышимым ураганом
прокатывались по лесам и валили наземь самые могучие дубы. Он даже вызывал
музыкальных демонов, которые раскалывали скалы.
И в конце концов
ему удалось отыскать колебания, от которых лопались металлические мембраны
музыкальных роботов. Ночью он прокрадывался в города, собирал там радиоклипсы,
карманные динамики и прочие изделия того же рода. Потом бежал со своей добычей
обратно в леса, а ¬привратники-роботы кричали вслед ему: “Держи вора!” – и
электрические ищейки гнались за ним.
Надёжно укрывшись
в лесу, он совершал страшные злодеяния во имя своей великой цели. Неслышимыми
симфониями он безжалостно пытал и истязал несчастные аппараты, пока они, издав
последний вопль, не смолкали навсегда.
И Вольфганг
Бюффон возликовал. Теперь он готов! Он дарует людям спасительную тишину,
избавит их от тирании музыкальных автоматов!
Однажды вечером,
оборванный и измождённый, он вошёл, шатаясь, в сверкающий огнями большой город,
где потерпел поражение. Кругом всеми цветами взрывались неоновые рекламы. И
отовсюду – из юрких автомашин, из вертолётов, из клипсов на розовых девичьих
ушах, из квартир и ресторанов – неслось усыпляющее “труляля” блеющих и
подвывающих динамиков, и люди слушали с пустыми довольными лицами.
Он поднёс смычок
к струнам матово-чёрной скрипки и заиграл вихревую беззвучную симфонию. Им
овладел экстаз. В глубинах его души рождались ноты потрясающей силы, не
слышанные никем, разве что глухим гением, который некогда приносил людям
чудесные дары из удивительного и странного мира музыки.
И, словно
поражённые ударами кнута, смолкли все орущие металлические рты в блаженном
городе. Онемели десятки тысяч вибратуб. Звякнув, остановились восторг-автоматы.
Околели синтетические соловьи, распространив кругом едкий чад сгоревшей
изоляции.
Наступила тишина,
непривычная тишина. Последнее эхо бездомным призраком пронеслось по глубоким
ущельям улиц и замерло. Неожиданно люди услышали свою собственную, не бог весть
какую содержательную речь. И все сразу замолчали. И стал слышен тихий шелест
ветра между верхушек хромированных небоскрёбов, и шорох шин по мостовым из
молочного стекла. Стал слышен даже беспокойный стук сердца. Что такое? Кто
посмел снять с висков кандалы, так что скованные мысли поднялись на колени и
спросили: “Кто ты?”
Машины
остановились. Вертолёты неуверенно пошли к посадочным площадкам на крышах.
Медленно, робко отворился миллион дверей. Белые лица выглянули наружу, потом
нерешительно двинулись по улицам, точно
влекомые ветром бесцветные воздушные шары. Руки растерянно метались. Рты
стонали. Глаза искали на небе начертанных пламенем сверхъестественных знаков,
возвещающих конец света. Тишина! Впервые за сотни лет – полная тишина. Никакое
землетрясение, даже вторжение марсиан не вызвало бы у них такого страха.
Держа под мышкой
свою скрипку, Вольфганг шёл вперёд среди всех этих испуганных, молчаливых
людей. Он нёс в сердце великую надежду. Наконец они могут услышать в своей душе
отзвук вечности. Час настал! Он сорвал с их порабощённых умов цепи шума. Сейчас
раскатится многоголосый крик: “Мы свободны! Мы снова можем думать! Сокрушим
тиранию музыкальных машин, станем такими, какими нас создала природа!”
Но крик не
прозвучал.
Люди растерянно
бродили кругом. Они зажимали уши руками, обороняясь от громогласной тишины.
Многие кутали голову в тряпки и со стоном забивались в какой-нибудь угол,
словно их преследовал кошмар.
Кое-кто, чтобы
нарушить невыносимую тишину, пробовал напевать что-нибудь из репертуара
куплетных автоматов. И тут же умолкал, испуганный собственным голосом – таким
слабым, таким одиноким… Вольфганг недоумевал. Он подходил то к одному, то к
другому и шептал им на ухо:
– Вы свободны!
Радуйтесь же! Прислушайтесь – неужели вы не слышите восхитительных мелодий
тишины? Не слышите, как всё живое поёт хвалебную песнь? Прислушайтесь к шёпоту
ветра, к падающим каплям росы, прислушайтесь к шороху воздуха в лёгких, к благодарному
стуку сердца! Вы свободны! Так начинайте жить! Поделитесь друг с другом новыми
мыслями!
Но его никто не
слушал. Сначался родился шёпот, он перешёл в согласный жалобный крик:
– Спасите нас!
Спасите от этой ужасной тишины, которая делает нас такими маленькими и
ничтожными! Верните нам шум! Включите чудесные вибратубы, весёлые
восторг-автоматы, упоительных синтосоловьёв! Верните нам праздник, механическую
музыку и потешные песенки, потому что внутри нас так пусто, так пусто!
И толпа
устремилась к Департаменту пропаганды – наиважнейшему учреждению СПД, огромному
розовому небоскрёбу, где механические писатели, электронные поэты и
автоматические композиторы трудились, чтобы жизнь была непрерывным праздничным
представлением. И хитроумные думающие роботы, услышав жалобный призыв толпы,
тотчас загорелись новым рвением.
Миллиарды
электрических импульсов побежали по проводам с этажа на этаж. Замелькали
сигнальные лампочки. Включились резервные динамики. С площадок, куда не
распространилось действие сверхзвуковой симфонии, поднялись в воздух
музыкальные вертолёты.
– ДЕТИ! –
зарокотал отеческий металлический голос с крыши Департамента. Подключённый
прямо к сети механический писатель заработал на полную мощность. – ДЕТИ!
КАКОЙ-ТО БЕЗУМЕЦ УСТРОИЛ ПОКУШЕНИЕ НА НАС, НА МАШИНЫ! НА НАС, КОТОРЫЕ НЕУСТАННО
ТРУДЯТСЯ, ЧТОБЫ ОБЕСПЕЧИТЬ УЗАКОНЕННОЕ ПРАВО ЧЕЛОВЕКА НА БЕЗДУМЬЕ! НО ВЫ НЕ
БОЙТЕСЬ! МЫ СПАСЁМ ВАС ОТ ОТ ТЕРРОРА ТИШИНЫ! СЛУШАЙТЕ! МЫ СНОВА НАЧИНАЕМ
ИГРАТЬ! ВЕСЕЛИТЕСЬ ОПЯТЬ! ЛИКУЙТЕ! ХОХОЧИТЕ! ШУМИТЕ! ТАНЦУЙТЕ ПОД БЛАЖЕННЫЕ
ЗВУКИ КСИНГИ, ЮМБЫ И ХУХ-ХУХ!
Ласковый
металлический голос смолк, но из вертолётов и броневиков полиции СПД снова
зазвучали приторные рулады вибратуб и сладкое пение роботов-куплетистов:
Дружно – юмба,
дружно – бумба,
Веселись на
всю катушку!
Напряжение
оставило бледные, испуганные лица. Появились робкие улыбки, люди взялись за
руки, сделали ногами одно коленце, другое, запрыгали и подхватили:
Дружно – юмба, дружно –
бумба…
И с благословения
доброго металлического голоса начался огромный импровизированный асфальтовый
бал. А в это время электрические ищейки полиции СПД выследили оборванного
худого человека, который стоял, прислонясь к стене, и глядел на лежащую у его
ног разбитую вдребезги скрипку…
– Чудная какая мелодия, верно, Джим?
– Верно, Сэм! Это
одна из этих запретных песенок, их пели в средние века, до закона о бездумье!
Два сторожа в
белых халатах смотрели на дверь с надписью: “Палата 1014”. Одна из многих
дверей в одном из многих коридоров больницы для умалишённых. Сколько их тут,
этих дверей, и за каждой – один из тех, кто, как ни странно, потерял рассудок
от шума нескончаемых праздников, от серийных мелодий музыкальных автоматов.
Сторожа
переглянулись с усмешкой и прильнули к глазку в двери. Посреди комнаты стоял
худой человек со странным одухотворённым лицом, в предписанной регламентом
розовой одежде. На маленькой нескладной скрипке он играл чудесный концерт
Мендельсона.
Но этого сторожа,
естественно, не могли знать.
– Сам её сделал!
– сказал Джим. – И ведёт себя тихо, лишь бы ему разрешали пиликать на ней!
– Псих психом! –
Сэм покачал головой. – Ведь это он тогда затеял покушение, тишину устроил! Чего
захотел – чтобы люди задумались! Псих! А эти его тренибрени… То ли дело
автоматическая вибратуба!
– Спрашиваешь! От
его пиликанья только тоска берёт! – Джим прислушался к чистым, глубоким звукам,
которые доносились из палаты 1014. – Кстати, ты слышал последнюю: “Ба-бу,
милашка!”? Класс!
– Спрашиваешь!
Они воткнули себе
в уши грушевидные микроприёмнички, и в черепе отдалось упоительное “ба-бу”.
Умалишённые
колотили ногами в дверь, кричали и протестовали. Им хотелось покоя, покоя,
ПОКОЯ! Но здесь никакие мольбы не помогали. Всё равно их не выпустят, пока этот
гам не станет для них таким же необходимым, как воздух.
Вдруг в
свистопляску металлической музыки вплелась нежная мелодия из палаты 1014. И
соседи перестали колотить в дверь, чтобы не заглушать трепещущие струны,
которые так ласково пели о тихой радости, о покое, о зарождающейся надежде.
Да-да, они слушали!
Недаром в этой
больнице были собраны самые тяжёлые случаи...
